Вернулся с Афона. Да, большое видится на расстоянии. Не хочется ничего писать, ничего выкладывать. Но надо. Как же так, я там был, сам всё видел и пережил и потом взял и пожадничал. Не правильно это.

Попал я туда каким-то чудом вместе с экспедицией, посвящённой прославлению преподобного отца Паисия Святогорца. Этот святой человек — наш современник.
Прежде святые казались мне — полумифическими существами, из преданий глубокой старины. Какие-то недосягаемые столпы, титаны веры, у подошвы которых копошилось в своих грехах остальное человечество. Где они — и где мы? Их жизнеописание не производило особенного впечатления, не потрясают же нормального человека легенды и мифы древней Греции.
Но побывав в городе, где вырос Арсений (такое имя было у него в миру), войдя в его дом, общаясь с его родственниками и просматривая фотографии из семейного архива, я вдруг понял, что этот святой — реальный живой человек. Вот он молодой парнишка, вот он красивый улыбчивый юноша в форме цвета хаки, вот его родители греки-фарасиоты. Всё как у моего деда в семейном фотоальбоме.

И вот уже после этого мы видим фотографии отца Паисия — монаха. Не на пустом же месте появился этот странный «человек в чёрном».

Прежде я искренне пытался понять, как и ради чего нормальный человек в здравом уме может отказаться от всего мира, чтобы спрятаться в какую-то берлогу и не видя белого света, денно и нощно перебирать там чётки. «Страшно! Ужасно! Добровольная тюрьма. Бедные парни, они никогда не будут танцевать под Руки вверх, и страшно подумать даже — никогда не коснутся женщины».

«Верните меня обратно, фанатики! И не вздумайте меня тут оставить» — сказал бы я. Но в первом же монастыре — русском, имперском, святого Пантелеймона — на столе братской трапезной с потолками высотой метров 15, расписанной выдающимися отечественными мастерами, я обнаружил перед собой гору вкуснейших маслин (теперь я не могу есть оливки из магазина), дорадо, приготовленную на огне, наваристый борщ, настоящую солёную брынзу, мятный чай, графин ледяной воды, ломти хрустящего хлеба, шикарный салат из помидоров, бутыль красного вина. Был даже бальзамический уксус. И я решил промолчать.

В следующем монастыре — Великая Лавра — нас с ходу встретили ледяной водой со льдом, лукумом, стопкой анисовой водки на каждого и кофе на десерт. Причём, как часто бывало, вокруг меня оказывалось общество трезвенников, а потому и потребление спиртного на грешную душу населения устанавливала только моя едва пробуждающаяся совесть.

«Слыхал, на Афоне только чрево набивают шикарными блюдами, да хлещут вино с водкой! Вот зачем они сюда все ездят по 10 раз и такими счастливыми возвращаются» — нашептал мне бес.

«Посмотрим, что ты скажешь на это — отвечал я. — Сегодня вечером начнётся сплошная 15-ти часовая служба на греческом языке». А самому было страшно. Я просто
не понимал, что мне делать и как себя вести. Может, спрятаться в темный угол и проспать там до утра? Ведь простоять столько — это безумие. Уже дней пять спим по 4 часа, круглосуточно читаем каноны, последования, правила, акафисты, служим молебны, литии, часы, литургию… Сегодня вообще не мог встать с кровати, хочу спать весь день, а тут по-нашему аж 5 воскресных служб подряд!

На праздничном ужине перед службой за одним столом оказались люди из Москвы, Киева и Бреста. Мы выпили за единство Святой Руси. Как полагается — стакан до дна. Не успели моргнуть глазом — улыбчивый монах по доброте душевной поставил вторую бутыль. Надо сказать, от каждой столицы сидело по одному человеку. Остальные 4 — были иностранцы не имеющие общей героической истории и благовидного тоста, в отличие от нас (кстати, они уйдут со службы в полночь и придут к 6 утра. Слабаки). Поэтому не удивительно, что я воспрял духом и вышел с неожиданно твёрдым решением стоять до конца «За Русь Святую, за Веру Православную».

Кстати, накануне мы узнали, что до революции на Афоне было 7000 русских монахов и 2000 всех остальных. Это не радует греков в наши дни. Поэтому они даже шутят, что русские монахи — дерево, а эллины металл. (Опустим сейчас нашу пророссийскую интерпретацию, что в духовной жизни дерево лучше — ведь оно живое и может возрастать до неба, а металл — только ржаветь.)

«Ну -, думаю,- русские идут! Вернее стоят! Сейчас проверим каков ваш металл на прочность». Надел красное поло Сорок Сороков, твёрдым шагом, плечи расправлены — иду на службу. Вдруг вижу нашего руководителя и наставника отца Киприана. Подхожу к нему в самых лучших сыновьих чувствах, а он мне с ходу такой благожелательной интонацией молвит: «Ну что, ликёрчику выпил?». Я опешил. Думаю, какая птичка ему нашептала про наш тройственный пакт за праздничным столом? Сел подле него, что-то с глупой улыбкой пытаюсь промямлить в своё оправдание, кровь бросилась в лицо от стыда: вдруг я позорю честь русского паломника и хожу как конь — буквой Г, сам того не замечая? Святой старец, думаю, вино ликером называет, потому что сам ни грамма не выпил. А отец Киприан, наблюдая мои метаморфозы, продолжил: «ступай скорей в гостиную — там прямо сейчас наливают ликеры.

Вбегаю по ступеням — пять разноцветных ликеров, анисовая водка, лукум, мороженное, кофе и вокруг — одни монахи. Они, как и мы служили сегодня утром и вечером, шли из окрестных монастырей и скитов. Им как и нам требовались силы для «броска веры».

Как же прекрасен мужской византийский распев. Это не торжественный концерт хора благородных дев, жен и стариц который дают столь многие храмы на пост-советском пространстве. О нет. Это мужской плач по Богу, это тоска Адама по Создателю. Это раскаяние сильных суровых мужчин перед распятым Христом. Ах ты елки зеленые! Сорок могучих голосов зовут Бога! Вот именно так они взывали к небесам здесь в Великой Лавре, в этих самых стенах — 1000 лет подряд. И я с ними — держу исон! Из глубины веков мерцают в свете живого огня свечей намоленные десятками поколений образа. И вдруг я понимаю, что прежде мне удавалось молиться по-настоящему очень редко. И что вот так, как сейчас, я бы хотел, если бы мог, молиться не переставая да хоть целую вечность, и ничего больше мне не надо. Я узнал опытным путём, что монахи на самом деле — самые счастливые люди. Но тут пение на пару часов прекратилось, началось монотонное чтение, и ноги напомнили о себе и отнесли меня в стасидию на часок прикорнуть «в объятиях Матери-церкви».

Что касается меня, на протяжении службы я просто вспоминал людей живых и усопших и просил за них, перебирая четки. Но не как это часто бывает — куда-то в пустоту. Нет, сегодня Он слышал меня — грешнаго и недостойнаго, и я это чувствовал.

Я был в полнейшем восторге. Весь этот праздник был таким человечным! Это настоящая православная ночная тусовка. На часах — за полночь. Вкусные угощения, возможность передохнуть в стасидиях, живой огонь, выхватывающий из темноты старинную архитектуру с уникальными росписями, раскачивание паникадила, и два хора самых лучших афонских голосов. Вот это торжество Жизни.

В притворе храма лежат мощи основателя Афонского монашества преподобного Афанасия, его русские ученики основали монашество на Руси. Днём задержаться подле них очень сложно. А ночью можно было спокойно обратиться к наместнику и покровителю обители. Прочесть подле него последование ко причастию…

Воспоминаний — на целую книгу. Это действительно была маленькая жизнь. Но всё не напишешь сразу. Будет повод — напишу ещё.

Поэтому несколько мыслей по итогу.

Православие — вера мужская. Без соплей, на пределе. Кто до сих пор думает, что вера — культурный пережиток для безмозглых или слабых людей, меняйте своё отношение к этому вопросу. Ничего хорошего не ждёт человека, который бежит от правды и прячется в своих собственных умопостроениях или внушённых кем-то заблуждениях. От субъективного отношения объективная реальность не меняется. Бог есть. Отрицающий это отрицает самого себя. Но мало просто знать, что Он существует. Бесы тоже знают это, но не меняются. Вера — это жизнь в Боге, это ежедневный труд, это действие, это покаяние, это стяжание Духа. Добровольное, свободное, вопреки своим страстям и порокам общества. О, какая ответственность!

Чтобы легче манипулировать массами, придумали такую школьную программу, в которой нет ни слова о Боге. В результате люди просто не понимают, где они находятся, в каком мире живут. А раз не понимают, то какая может быть ответственность? Это ж не я так придумал — это по телеку каждый день показывают. Печально, надо исправляться.

Пока женщины поют на хорах — мужчинам будет трудно задержаться в храме. Они чувствуют себя чужими. Уверен: петь желательно всем или почти всем. Едиными усты. В этом не только проявление соборности, но и само её возникновение.

И наконец.
Я очень люблю и уважаю женщин. И я хочу сказать: ребята, мир без женщин существует и он прекрасен. Пожалуй, иногда, чтобы оценить прелесть женского общества, нужно пожить без него, причём подольше. Нет женщин — нет половины проблем. Вторая половина проблем, характерная для мужского пола, возникает, по всей видимости, в основном по поводу первой. У мужиков самих по себе практически нет проблем, а у монахов — тем более!

Слава Отцу и Сыну и Святому Духу!

Аминь.